Легенда гласит:
Великий князь Гядиминас был большим охотником до охоты. Порою до абсурда доходило: подъезжают к дому Гядиминаса крестоносцы с целью подраться и земель отвоевать. Крестоносцы слезают с коней, поднимаются там на четвертый этаж без лифта, звонят в дверь. А там: - Кто там? - А Гядиминас дома? - А нету его, на охоту ушел. - А когда он будет? - Не сказал. А он с пацанами пошел, значит, не скоро. Особливо, ежели какого вепря завалит, или тура. - А-а-а-а-а-а..., - говорят крестоносцы, идут к лошадям и другим крестоносцам и ждут. Ждут, а Гядиминас все не приезжает, аж становилось как-то неудобно в глазах мировой общественности. Через эту-то охоту крестоносцы частенько и не могли завоевать Литву.
И вот поехал Гядиминас на охоту на виленщизну. Охотится во всю, жахает из базуки по живности в лесу. А тогда, надо сказать, города еще не было, а все леса кругом, то есть раздолье для охоты. Наохотился он, тура все-таки завалил. Вечерком со свитой уселись у костра. Сначала пожарили картошку, покурили, винчик - Бордо разлива 1118 года, медовуха бабы Алдоны, потом песни под гитару. А потом физиология взяла свое - сморило Великого князя Гядиминаса. И завалился он спать.
И спит Великий князь и видит сон. Сначала, как и у всех, всякие импресионистические картинки. А потом - гора. А на горе волк железный сидит такой и воет. Гядиминас бабахал из базуки, из лука - все от волка отскакивает, потому что тот железный. И так истошно волк выл, что вскочил с койки князь, и весь он в холодном поту, а вой в ушах такой!
.. Опа, - думает Гядиминас, - глючит меня. И что бы значил такой сон, хотел бы я знать. Поутру сзывает князь всех и сообщает собравшимся сон. И ко всему добавляет: Надо сон мне объяснить, что все это значит, почему всякие там волки мешают мне по-княжески нежиться во снах. Либо порубаю всех и их семьи. Тут же. Все стремаются, конечно. Одни прощаются с семьями, другие эмигрируют, третьи сожалеют, что Фрейд еще не родился. И тут появляется один такой по имени Лиздейка (от лит. lizdas - гнездо, и о ком речь как-нибудь ниже). Он и говорит Гядиминасу: Не тужи, княже, я объясню. На горе той должен ты город построить. А вой тот значит, что станет этот город общеизвестен по всему миру и даже в Америке, аж даже может и Буш приедет.
Князь как услыхал про то, и давай сразу за лопату - и копать. Ну, тут подходит старшина (имя истории не известно), протягивает князю медовухи и как промежду прочим забирает лопату культурно так и замещает его в копательстве ямы для города.
И вот поехал Гядиминас на охоту на виленщизну. Охотится во всю, жахает из базуки по живности в лесу. А тогда, надо сказать, города еще не было, а все леса кругом, то есть раздолье для охоты. Наохотился он, тура все-таки завалил. Вечерком со свитой уселись у костра. Сначала пожарили картошку, покурили, винчик - Бордо разлива 1118 года, медовуха бабы Алдоны, потом песни под гитару. А потом физиология взяла свое - сморило Великого князя Гядиминаса. И завалился он спать.
И спит Великий князь и видит сон. Сначала, как и у всех, всякие импресионистические картинки. А потом - гора. А на горе волк железный сидит такой и воет. Гядиминас бабахал из базуки, из лука - все от волка отскакивает, потому что тот железный. И так истошно волк выл, что вскочил с койки князь, и весь он в холодном поту, а вой в ушах такой!
.. Опа, - думает Гядиминас, - глючит меня. И что бы значил такой сон, хотел бы я знать. Поутру сзывает князь всех и сообщает собравшимся сон. И ко всему добавляет: Надо сон мне объяснить, что все это значит, почему всякие там волки мешают мне по-княжески нежиться во снах. Либо порубаю всех и их семьи. Тут же. Все стремаются, конечно. Одни прощаются с семьями, другие эмигрируют, третьи сожалеют, что Фрейд еще не родился. И тут появляется один такой по имени Лиздейка (от лит. lizdas - гнездо, и о ком речь как-нибудь ниже). Он и говорит Гядиминасу: Не тужи, княже, я объясню. На горе той должен ты город построить. А вой тот значит, что станет этот город общеизвестен по всему миру и даже в Америке, аж даже может и Буш приедет.
Князь как услыхал про то, и давай сразу за лопату - и копать. Ну, тут подходит старшина (имя истории не известно), протягивает князю медовухи и как промежду прочим забирает лопату культурно так и замещает его в копательстве ямы для города.
Парень сразу согласился лечь под будущий город, а вот девушка с прибамбасами попалась. Я, говорит, не против, только отгадайте три загадки. Отгадаете - не вопрос, пожертвуюсь. А если нет, увольте, не дамся заживо завалиться. Уважаемые знатоки, внимание - вопросы: Что самое легкое? Что самое дорогое? Что самое сладкое? Одни задумались, другие, опять же, эмигрировать собрались, третьи жалеют, что Друзь еще не родился. Не говоря уже о его дочерях. А Великий князь стоит и базуку, которой туров и вепрей заваливает на охоте, поглаживает - стимулирует мыслительный процесс таким образом. Время, говорит князь, кто отвечает? Представитель знатоков (имя историей забыто напрочь) и говорит: самое легкое, говорит, пушинка, самое сладкое - медовуха, а самое дорогое - изделия из золота и платины. Гядиминас довольно поглаживает бороду, улыбается в усы, вот, мол, молодцы робя. А вот девушка хитро так улыбается и сразила всех своей версией. Внимание - правильный ответ! Самое легкое - дитя на руках матери, потому что мама никогда не скажет, что ей тяжело держать его на руках. Самое дорогое - это, опять же, дитя, потому что ни одна мама ни за какие деньги не отдаст свое чадо. Самое сладкое - молоко матери, потому что для дитя - это лучший напиток. Это потом уже вкусы меняются. Нечего делать, отпустили девчонку, но, к счастью тут же нашли другую и не такую умную, которую и положили вместе с добровольцем. Положили добровольцев и бросили огромный валун на них.
А валун как-то застрял, как-то так встал, что добровольцы остались живы. Ну, раз живы, говорит князь, значит, не судьба, значит отпущайте их, а то я по миролюбивости своей и филонтропии не очень люблю живых людей живьем закапывать. Отпустили девственников и построили город, который до сих пор стоит.
Название Вильнюс городу дали по названию реки, которая тут же и течет - Вильняле - и впадает в другую реку - Нерис. Великий князь Гядиминас думал назвать город в честь основателя - Гядиминовск или Гядиминас-сити, но не такой он был человек, чтобы такими дешевыми фишечками увековечиваться в истории. Второй вариант был Нерис, однако ж, русичи застебали бы его:
"А, - кричали бы они, - Нерис, Негречка, Неовсянка".
А других вариантов как-то и не придумалось. Вот и стал Вильнюс Вильнюсом.
Ошибаются те, кто думает, что раньше на виленщизне не обитали какие-нибудь жители. Еще примерно в 1129 году ходивший по миру некий скандинав упомянул в своих записях города Vilni и Triki. Примерно то же писал через 60 лет и поляк. Да и медовуха бабки Алдоны откуда взялась, вместе с бабкой Алдоной? А Бордо 1118 года разлива ведь не в Каунасе разливали же. Течет в Вильнюсе три реки. Одна Нерис, Вилия по-белорусски, впадает в Неман. Вторая Вильняле, которая впадает в Нерис, которая впадает в Неман. И Качерга, которая на сегодняшний день стала подземной и невидной глазам, что делает ее неудобной в плане распития пива на бережку.
Гора, на которой стоит башня Гядиминаса, называлась раньше Лысой. А на горе Трех крестов стоят кресты. Говорят, что язычники замучили семерых монахов, кажется, францисканцев, чтобы те не отбивали клиентуры от их бога Перуна. Четверых они распяли на кресте и пустили плавать по реке. А троих распяли и воздвигли на горе. Хотя есть сомнения на этот счет, якобы все это была христианская рекламная акция. Кресты, может и были, только монахов на них не наблюдалось.
На нынешней Кафедральной площади находилось святилище Швянторагиса (Святорожца), где язычники и тусовались и сжигали умерших последователей учения Перуна. Там же сожгли и Великого князя Кястутиса, последнего защитника язычников.
Стоял себе город, постепенно рос как в ширь и даль, так и по численности населения. Благодаря географическому положению и частым охотам князей, никакие крестоносцы городу были не страшны. Страшно городу было другое - город часто горел в пожарах.
Дома были деревянные, строились в хаотичном беспорядке и очень близко друг к другу. Каждый, понимаешь, хотел жить в центре, чтобы спустя каких-нибудь 670 лет, выгодно продавать квартиры или сдавать под офис крутым фирмам. В такой ситуации хватало кому-нибудь бросить цыгрку на пол, как тут же пожар. И половина города выгорало. Созвал Великий князь всех в мэрии и, строго сузив брови, официально заявил: "Чтоб мне была нормальная планировка города, чтоб все правильно и красиво строили, чтобы город после этого не вспыхивал от какой-нибудь небрежно брошенной цыгарки. Я понимаю, если какой-нибудь Наполеон учудит, а то ведь от цыгарки. Да в Пабраде нас засмеют". Тут и пошла планировка города. Хотя в 16 веке Стуока-Гуцявичюс еще и не жил, по какому-то недоразумению, разумеется.
Со временем город стал не столь неприступным, поскольку разросся и не помещался на территории горы и в окрестностях. Этот факт пугал горожан, потому как они не могли без транквилизаторов пойти, например, в соседний город. И решили обнести Вильнюс стеной. И обнесли. Сначала думали сделать пять ворот - входов в город. А потом наделали этих ворот не то девять, не то двеннадцать.
До сейчас достоял только небольшой фрагмент оборонительной стены и одни ворота Осторобрамские, или Святые, которые ранее называли Мядининскими, потому что дорога, идущая от этих ворот, вела в Мядининкай. У входа стояли стражники и бесплатно в Вильнюс никого не пущали. Куды? - кричали они, потрясая бородами. - Гроши давай! В местной валюте или иностранных баксах по курсу! И никакие "Я от Ёгайлы Витовтовича" или "По срочному и большому" не действовали. Потому как закон есть закон. А нет денег, камень неси на постройку оборонительной стены. Так в Литве не стало гор.
Построили оборонительную стену и успокоились. А Стуока-Гуцявичюс еще не родился, так что и делать, в общем-то, пока нечего, как покажется рядовому обывателю. Но Великий князь не дремлет, а бдит. И бдит он частенько на улицах стольного града.
Гуляет так Великий князь по столице, одновременно бдит, и тут, забдевшись, в лужу шлеп так. Что такое? - вопрошает хозяин города. - Почему посреди города такое безобразие? - кричит князь и трясет при этом бородой. Это у них тогда почетно было - трясти бородой. Великий князь так то пужал, то благословлял, то ругал, то в карты играл. Много оттенков было. В данном моменте ругался князь очень. Значит, трясет он бородой, ругается, всех по матери кроет: - Я за эти сапоги столько иностранной валюты выложил, мне, может, их на заказ в Милане шили. А Милан - это там, где Андрий Шевченко играет. Далеко, значит. - А тут в лужу! .. Посреди! .. В столице! .. Крокодилья кожа, понимаешь! .. - ведет свою несгибаемую политику Великий князь. - Чтоб завтра жы просыпаюсь и лицо мое искажает гримаса удивления: город заасфальтирован! - Позвольте, батенька, - начинает отмазываться свита, - дык, асфальту не придумано ишо. - Так замостить! Я, может, люблю, когда по утру коблучки по камушкам так - цок-цок-цок. Есть в этом соблазн и услада для слуха. А то бабы в галошах ходют, и я в лужи шлепаюсь, боты портю через это. Чтоб быстра!
Как Великий князь сказал, так в 1630 году батраки и сделали - замостили. И потом мог князь слышать, как цокают каблучки княжны: вот она из клуба с танцев идет, а вот с конюшни возвращается. Что-о-о-о, блин?..
Гуляла по мощеным улицам Барбара, и не какая-нибудь там Брыльска, а Радзивилова. Нацокалась каблучками клумпес о камни и решила в Тракай поехать. А там сразу шухер, потому что едет сама особа, приближенная к правительству. Давай пир готовить. А Радзивилова объявляет конкурс "The Best Повар of Lithuania". Все шляхтичи давай засылать своих кормильцев, а те в свою очередь готовить кушания. А вот повар князя Огинского (не путать повара с полонезом) сам не поехал, а послал своего помощника Ёзаса. А тот был влюблен в одну литовочку. Ну, думает Ёзас, победю всех и попрошу, чего захотю, и подарю своей любови. Может хоть это заставит ее обратить внимание на меня. В общем, романтика накручивается. Сбацал Ёзас салат из чего угодно. Несет такой его и видит, что на столе этих салатов хоть, простите, не ротом съесть можно. Тут тебе и салат Оливье, и белый салат, и домашний салат, и мясной тут салат тут же. Быстро бежит Ёзас в кухню, лепит булки. Обмазывает всякими маслами, украшает ягодками. Несет и опять понимает, что попал, потому как булок тож появилось не мало. Даже кексы были и кибинаи. Сидит такой, расстраивается, как побыть оригинальным, наматывает тесто на палку. Потом зырк так на ту самую палку - опа, а если это запечь. Запек. Отнес. А тут и Бабрбара Не-Брыльска ходит, жует все, кусает, руками трогает. И останавливается у булки Ёзаса. Что, типа, такое на столе? Почему не знаю? А Ёзас молвит после мхатовской паузы:
Сие, паночка, шакотис (от лит. слова sakas - сук, ветвь, прим. автора).
Барбара отломила, пожевала, почмокала губками и вынесла вердикт:
- Проси, Ёзас, чего хошь, ибо ты, творец столь странной булки, победил все салаты Оливье.
- Многого, - говорит Ёзас, - мне не надо. Ты мне дай, - говорит, - это вот ожерелье со свой шеи и это вот кольцо со своего пальца. Я подарю одной тут и она выйдет за меня замуж.
Уты, какой, думает Барбара, чего захотел. Это, знаешь, сколько стоит. А он какой-то тут хотит отдать. Но делать нечего, надо отдать, а то вся просвещенная Эуропа засмеет.
- На, - говорит, - носи. А я на свадьбу приду, потусуюсь, посмотрю, на кого ты напялил золоты-брыльянты мои. Может, чего другого возьмешь? Шучу-шучу...
Взял Ёзас награду, пошел и закадрил литовочку. А тогда девчонки были не менее меркантильными, чем сейчас, без подарочков и не подходи. Поженился Ёзас на ней, а Барбара на свадьбе той была, мед с пивом пила, говорят, набухалась нереально, и на пьную голову взяла Ёзаса в придворные повара. А на Литве до сих пор на свадьбах шакотисы носят.
Вильнюс рос, обустраивался вокруг нагорного замка, мостился и все равно горел хотя бы раз в сто лет. В окрестностях столицы, а ведь сразу же после сна, еще в проектах на чертежах, Вильнюс значился стольным градом, потому как Кярнаве, Тракай и даже Каунас - просто не фасон для мировых дел... Так вот, в окрестностях столицы начали появляться деревушки, усадьбы - т.е. микрорайоны. Рядышком с центром организовался микрорайон Вяркай (теперь Вяркяй; от лит. verkti - плакать). Плачевная такая деревушка-усадьба-не-пойми-что. По легенде, жил один князь. Ну, так, не Великий, как все привыкли, а просто себе князь, неверное, был не дурак выпить медовухи бабки Алдоны, которая тогда, может быть уже стала культовой бабойсамогонщицей. Тусовался, очень даже вероятно, этот нереально. И вдруг умерла у него жена. А любов промеж них была - я вас умоляю: сюси-пусия-тибе-люблюси. И обяло князя горе, тоска, печаль и другие недоразумения. Ходит он, ноет, плачет. И все любил куда-нибудь пойтить, уединиться и поныть в свое удовольствие. Порою крестьяне думали, что это волк воет, хотели даже пристрелить его. Но вовремя просекли ситуацию.
Хочу отметить, что Вильнюса тогда еще не только там, но и нигде не было. И это важно.
И так гуляя и страдая об утрате любимой, однажды на берегу реки слышит князь, кто-то поет. Сразу непонятки: кажися, все знают об объявленном трауре, а тут песни милым голосом. Князь, затаившись то ли в траве, то ли в кустах, пополз разузнать, откудава звук. Видит, поет какая-то девушка не круче, чем крестьянка по социальному статусу, плетет венок какой-то, настроение хорошее, а главное - траур князя как-то и по барабану. Заинтересовала данная особа аристократа. Он к ней. Слово за слово, руки за руки - и князь веселеет, забывая горе, и любовь возникает, аки подснежник из-под снега. И так несколько раз. Как и полагается, крестьянка породила еще одного патриота молодого государства, но князь все равно ее не бросил. Потому что любовь - страшная сила. Но связь свою влюбленные не проявляли для общественности, а то мог, сами понимаете, произойти шкандаль: ее порешить, его лишить титулов и тоже могли бы и порешить. А жить вместе страсть как хотелось.
Тут в местных СМИ прошла информация, что сей край с визитом посетит сам Великий князь. Влюбленные и удумали: завернули чадо во всякие лопухи и алендры и спрятали его в гнезде. А гнездо поставили на пути следования Великого князя.
Едет Великай со свитай, даже, наверное, песни поют под какие-нибудь мандалины. Слышат плач. Детский. Глава государства в недоумении и посылает кого-то из делегации посмотреть к вон тому дуплу, чего там плачет. Кто-то принес оттуда замотанного в растения ясельное дитя, которое умеренно поплакав, заулыбалось прямо на руках Великого князя от света его начищенных доспехов. Великий князь обрадовался, что ему хоть кто-то обрадовался и порешил взять его к себе. И тут на первый план выходит наш герой-полюбовник. Говорит так, перемигнумшись с младенцем:
- Ты, Великокняже, человек дюже занятой, у тебя дел государственных хватат. А дитю внимания надоть. Давай я стану его крестным папкой и попечителем до исполнения его совершеннолетия.
- Классная мысль, - глаголит Великий князь, - так и сделаем, а то я действительно ляпнул не подумамши, мне ж страну на ноги ставить. А назовем его Лиздейка, от слова lizdas - гнездо, потому что нашли его в дупле.
В офисе князя оформили дитя и усыновл он своего сына. А в няньки взял как раз ту самую свою полюбовницу, мать Лиздейки. И от этого плача Лиздейки в младенчестве тот микрорайон и назвали Вяркай. А сам Лиздейка в свое время объяснил Гядиминасу сон про железного волка. Так что вот и не знаешь, чего в дупле найдешь и какая от этого польза государству может статься.
Понаехавшие в Вильнюс иезуиты открыли в 1570 году колледж, который Стефан Баторий сделал Академией, которая потом стала университетом, которым его сделал своей буллой Папа Римский Григолий ХIII. Тут вам и готика, и барокко, и классицизм - на любой вкус.
Университет это вам не педагогический институт, здесь все серьезно, поэтому там учились весьма хорошие люди, например Адам Мицкевич, и это уже не говоря обо мне.
Мицкевич, как нормальный студент, в отличие от меня, сдавал экзамены, зачеты. Бывало приходит он на экзамен по литературе 19 века (замечу, что действие происходит в нашей эре). Сидит такой, дрожит, шпаргалки в кармане потными пальцами нащупывает. - Адам, к доске! - Так, пан. - Кого, ты Адам, знаешь в литературе, акромя Гомера, Пушкина и Солженицына? - Пан учытэль, йа вем ешче пана Воннегута и Мицкевича. - Але, Адам, Мицкевич - ты еси, итить тебя в усы. - Так, пан, йа естэм. - Чем докажешь? - О Литва, Ойчызна моя... - Верю, верю. Садись. Ставлю тебе отлично, а народ поставит тебе памятник у костела святой Анны. - Так, пан, добже.
В связи с появлением в Литве телескопа, в 1753 году открыли Астрономическая обсерватория - старейшая в Восточной Европе и четвертая в мире. Так что оттуда уже могли наблюдать за наличием бога или ждать полета Гагарина и затопления станции Мир.
Видать, иезуиты были очень надоедливыми или занудными, потому что их орден прикрыли в 1773 году, а сам университет перешел под управление государственной Образовательной комиссии.
Когда, наконец-то поделили Речь Посполитую, Вильнюс вместе со своим университетом стал российским. А университет сделали высшей школой, типа техникума, которой в 1803 году был присвоен титул "императорская". Но все равно не университет, а высшая школа.
Ну, потом университет прикрыли после восстания 1831 года, потом опять открыли, был он и имени Стефана Батория, и имени Капсукаса, пока в 1990 году не получил статус автономии. В бытность свою под именем Капсукаса в 1968 году построили специально для него студенческий городок на Антакальнисе. Там даже Мицкевич не прочь был бы потусоваться, но не успел по причинам сугубо историческим.
Так уж получается, что ни я, ни очевидцы, ни мы вместе не можем припомнить хоть что-нибудь интересное из истории Вильнюса в 16 и 17 веках. Наверное, время было неинтересное и несмешное. Ну, там, некоторый упадок сил, неразберихи всякие. А так ничего экстраординарного пока придумать не могу.
Зато в 1708, а может быть в 1709 году Петр Первый был в Вильнюсе. У него тогда был на руках арапчонок, к которому император привязался. И поэтому поводу порешил как-то сблизиться с дитем заморским и стал его крестным отцом. Тем самым увеличив количество православных за счет экзотики. Крещение проходило в Пятницкой церкви, что и до сих пор стоит, и этим фактом очень гордятся местные жители и служители культа. Сейчас, конечно, гордятся, потому что арапчонок тот вырос и стал арапом по имени Ганибал. А Ганибал, как потом выяснилось, стал в свое время дедушкой Пушкина. Но тогда никто про Пушкина и слышать не хотел, потому как поэзии еще не ценили. Ведь даже и Ломоносова еще не появилось, который строчил кому ни попадя оды в поэтической форме, чем и начал прививать любовь к стихоплетству в высших эшелонах власти.
Очень даже может быть, что поп или даже митрополит крестить будущего деда Пушкина не хотели. Мол, отмойте и приносите. Но Петр был императором как-никак, погрозил пальцем, как шведу на берегу Финского залива, а на словах велел привести пример об остриженных бородах бояр. Поп или даже митрополит, наверняка, испугались быть лысымибритыми, как их конкуренты кришнаиты, и окрестили ребенка.
А напротив Николаевской церкви есть один примечательный балкон. На нем в 1812 году стоял император Александр, если мне не изменяет память, тоже Первый. Приехал он в Вильнюс, тогда губернский город. Вышел на тот балкон, а внизу толпень: все хотят на хозяина взглянуть, на того, кому они налоги платят. Стоят, смотрят: Александр сверху вниз, виленчане снизу вверх. Александр сказал какой-то спич. Народ бурно его приветствует, ликует, даже безумствует от такой радости созерцания богопомазанника. И Александру приятно - видит натуральную народнюю любовь к государю. Вечером банкет, танцы в губернаторском дворце, что нынче Президентский дворец. Мазурка в разгаре. Тут входит гонец, протягивает императору Всея Руси депешу. Император читает, бледнеет:
ДЕПЕША
Товарищу Императору Всея-Всея Руси Александру Первому Романову!
Батя, свертывай пуанты и тикай, ибо Наполеон уже у Немана под Ковном, идет воевать росские земли. Пущай, мол, с ним Кутузов поцапается на Бородине, а то Буанапарт обнаглел в доску.
С уважением Гусары N-ского полка.
- Карету мне, карету! - с пафосом Чацкого шепчет одними губами и благополучно покидает губернский город V.
И всего через несколько дней на том же балконе стоял Наполеон Буанапарт, которому также радостно махали ручками в полном ликовании виленчане.
Но история про балкон больше характеризует не город, а население.
По городу пошли разговоры: "Он уже родился, он уже с нами, что щас начнется". И началось. Стуока-Гуцявичюс, говорили, естественно о нем, начал перестраивать всякие здания. Ну, конечно, сначала он вырос в дядьку, а потом начал перестраивать всякие здания. Причем не самые последние - ратушу, где впоследствии был театр, Кафедральный собор и др. И так усердно работал, что в свое время основатель Вильнюса думал: "Эх, мне бы сюда хотя бы Стуоку или Гуцявичюса, мы бы с ним - ых! - не то, что Вильнюс, Нюйорк построили бы". Понастроил Стуока, понареставрировал Гуцявичюс и помер. Вот такой вот хитрый был человек: увековечился и помер себе, а туристы ходи теперь по городу и выслушивай: "Вот это Стуока-Гуцявичюс, и вот это, и вот это".
Чем дальше, тем история Вильнюса становится все современнее. То есть появляются всякие бунты, революции, войны, соседи все били друг другу всяческие жизненно важные органы человеческого существования.
Вильнюс ходил из рук в руки, а его граждане не успевали просекать ситуацию во дворе. То они, как бы нехотя, становились бунтовщиками, то революционерами, то ссыльными, то поляками, то русскими, то иногда даже литовцами. А то, что там Франциск, он же Георгий, Скорина напечатал "Апостол" и другие книги еще в начале 16 века, все уже и забыли.
После третьего раздела Речи Посполитой в 1795 году Вильно был присоединен к России и стал центром Виленской губернии. Вот, уже и не столица, а только-то центр.
Постепенно появляется необходимость в Пушкине, как основателе русского литературного языка. Как только Пушкин написал свое первое стихотворение и старик Державин, сходя в гроб, благословил его, тут же вспомнили, что дедушка кучерявенького гения был крещен в Вильнюсе. Люди запасаются бутербродами, термосами и едут в тур по Литве, с целью посетить знаменательные места. Потомки поэта приобретают имение в Маркутье, где в наше время организуют пушкинский дом, а дворе ставят бюст с надписью ПУШКИН А. С. После заявления Литвы, типа, мы независимы в конце двадцатого столетия, какой-то пиарщик выколупливает точечки и получается достаточно по-литовски: ПУШКИНАС.
Самые веселые годики в истории Вильнюса были 1918-1919. Все хотели потусоваться в этом славном городе. Пришли вот немцы (уррраааа! ), 16 февраля 1918 года объявили независимость (уррраааа! ), 15 декабря того же года провозгласили Советскую власть (уррраааа! ), а 27 февраля 1919 года было образовано правительство Литовско-Белорусской ССР (уррраааа! ). Вильнюс стал столицей Литбела (уррраааа! ), и уже 21 апреля опять возвращаются паны поляки (уррраааа! ). Но поляки были у власти недолго, потому что 14 июля 1920 Красная Армия (уррраааа! ) освободила город (уррраааа! ) и вернула его Литве (уррраааа! ), но 9 октября 1920 Вильнюс вновь захватила Польша (уррраааа! ), и опять всякие Юзефы и Яцэки (не путать с ацтеками) стали главными. Я потому и пишу точные дни, чтобы было наглядно видно, как много произошло за два года. Власть менялась так часто, что уже в двадцатых годах никто не удивлялся таким фамилиям, как Ивановичюсберговский. Да-да, Степан Яцэкович фон Ивановичюсберговский.
Вопреки ожиданиям ко всему привыкших виленчан, поляки задержались в Вильно надолго - вплоть до начала второй мировой войны. Когда всякие Фрицы и Гансы пошли в Польшу на танках, 17 сентября 1939 Красная Армия (уррраааа! ) вступила в Виленскую область (уррраааа! ) и не допустила захвата Вильнюса (уррраааа! ). И уже 10 октября 1939 года по договору между СССР и Литвой Вильнюс и Виленская область были переданы Литовской республике. А с июля 1940 Вильнюс стал столицей Литовской ССР.
Но немцы в то время еще не очень боялись наших. Поэтому нагло так заняли Вильнюс 23 июня 1941 года, т.е. во второй день объявленной СССР войны. Не было в то время Витаутасов и Гядиминасов, которые устроили бы фрицам садо-мазо и маза факу, как в былые времена это случалось с крестоносцами. Немцы ходили по городу, ели яйки-млеко, играли в гестапо, пока 14 июля 1944 года Юрий Левитан не сказал прямо в рупор ихнего штаба: "Вчера наши войска надрали задницу фашистским гадам и освободили столицу Литовской ССР прочь оттудова. Теперь Гуля может спокойно кормить голубей".
Город отдышался от войны и начал расти дальше. В 1953 году, кажись, начали реставрацию башни Гядиминаса, в то же время и Тракайский замок отстраивали. Вильнюс начал продолжать разрастаться: в 1968 году появился микрорайон Лаздинай, в 1973 - Жирмунай и т.д. и т.п. Указом Президиума Верховного Совета СССР от 30 ноября 1970 Вильнюс награжден орденом Ленина.
